Монологи о психологии. Евгений Крашенинников

У моего прихода в психологию были две линии: закономерная и случайная. Первая началась с того, что я вырос в педагогической семье. И дома, и с друзьями мы часто обсуждали, какие изменения происходят в ребенке, как надо учить и учиться… Ходили вокруг Магадана по сопочкам и, как я теперь понимаю, вели диалоги о психологии. Ведь педагогика — это же психология; ее цель — изменения в ребенке, в его внутреннем мире. Если педагогика не психология, то это или бессмыслица, или вред.

А дальше сыграла роль случайность. В 1984−85 годах я отучился на первом курсе факультета русского языка и литературы Магаданского пединститута, и тут Министерство образования СССР решило провести эксперимент: брать людей из провинции, которые хорошо отучились год-два в своем вузе по любой специальности, и предлагать им переводиться в Москву на факультет педагогики и психологии МПГУ сразу на второй курс. Тогда психологических факультетов на всю страну было, если не ошибаюсь, четыре, и преподавать психологию было совершенно некому. Идея была в том, что сильные студенты сумеют как-нибудь справиться с новым содержанием, самостоятельно изучив все за первый курс, догонят остальных, а потом поедут в свои Магаданы нести психологию в массы. Нас, трех человек со страны, приняли, чтобы понять, удачен ли эксперимент.

В Москве я сразу перестал быть лучшим студентом: здесь все были лучшие. Я записывал лекции слово в слово, но ничего не понимал. Если бы я выучил конспекты наизусть, то в пересказе спокойно поменял бы любое слово с любым и не смог бы продолжить ни одного предложения. Потом я понял, чего именно мне не хватало, чтобы это содержание начало жить во мне: ответа на вопрос «зачем» — для чего нужно это конкретное знание? Без такого ответа рассказ о «проприоцептивных ощущениях» или отличие схемы Леонтьева от схемы Петровского становится простым набором слов. Позже, когда я стал преподавать по технологии позиционного обучения Н. Е. Вераксы, я увидел, что в развивающей образовательной системе преподаватель может не быть гуру, он может быть равен ученику, вместе с ним искать ответы, может даже сам не знать их до начала обсуждения. Вместе со студентами я читал, структурировал, анализировал доказательства и постепенно отвечал себе на вопросы, которые раньше даже не возникали.

У нас в стране есть иллюзия, миф, убеждение, что теория и практика — две разные вещи. Теоретик-психолог, или ученый — это человек, который очень умно говорит, но ничего не может сам сделать. А есть такие шикарные люди — практики: они пояснить ничего не могут, но работают классно.

На самом деле теория и практика ничем не отличаются друг от друга. Они описывают один и тот же процесс. Как сердце и мозг: и без того, и без другого человек не живет. Теория — это когда ты понимаешь, что происходит на самом деле, видишь то, чего другие не видят. А практика — воплощение этого в реальной деятельности.

Макаренко был теоретик, и в его текстах не было ни одного заумного слова (понятно, что практиком он тоже был). Маслоу был теоретик — его может читать любой человек с минимальной подготовкой. Василий Васильевич Давыдов, создатель теории развивающего обучения, не работал учителем, но создал концепцию преподавания математики, русского и т. д., по которой работают другие, поскольку понимал, что нужно делать.

Если практик все время работает с детьми или взрослыми, но не понимает, зачем, каким способом и какими методами нужно отслеживать результат, есть сомнения в полезности и успешности того, что он делает. Поэтому учиться психологии надо у теоретика — у человека, который научит видеть проблему и самому искать умные, научные, объективные способы ее решения.

Мировая психология огромна, и освоить ее целиком нельзя. Если вы учитесь Фрейду, то уже не учитесь Адлеру, потому что они противоположны. Нельзя работать до обеда по Фрейду, а после обеда по Юнгу, ведь эффективность одной работы будет уничтожать результаты другой. Нельзя читать Маслоу, чтобы у него понять про личность, а потом браться за Пиаже, чтобы разобраться в интеллекте. Они писали про разные интеллекты и про разные личности (или не писали о них, потому что считали это пустословием). Но клиент придет с вопросами обо всем. Мы, предположим, выбрали Маслоу, а клиента интересует, почему ребенок не справляется с математикой. Маслоу об этом ничего не говорил. Так как же быть? Что означает «осваивать и применять психологическую концепцию»? Пиаже писал об интеллекте, но, если вы его изучаете, придется «спросить» его и про личность, понять его логику мысли и самостоятельно достроить ответ. Столкнувшись с Фрейдом, вы будете знать, какие вопросы задать ему с позиции Пиаже, чтобы понять, прав он или нет. Если вы изучаете концепцию, пусть даже ту, к которой потом не будете принадлежать, дальнейший профессиональный путь выстроится успешнее, потому что вы неизбежно окажетесь в позиции исследователя.

Разные концепции могут совпадать в какой-то мелочи, но в остальном противоречат друг другу. Например, «с детьми надо работать» или «существует бессознательное» — несколько концепций это признают. Но то, что Фрейд считает успешностью в решении проблемы, Юнг принимает за пустое место, а Адлер трактует как вред для человека. И приходится выбирать.

Правильность психологической концепции всегда оцениваете вы лично. В этом парадокс изучения психологии. Великие психологи спорят друг с другом, не соглашаются, и нет арбитра, который извне скажет: прав Давыдов, а не Монтессори. Давыдов и его сторонники будут за него, монтессорианцы за нее, а остальные за себя. В «Википедии» будет текст, написанный кем-то из них, только не подписанный. Вы же, про которых нет ни слова в учебнике психологии и у которых даже нет диплома о психологическом образовании, обязаны сделать выбор.

Эту задачу одни пытаются решить по кусочкам: «Я прочитал абзац у Эриксона, и здесь вроде все правильно, а еще есть страничка у Бандуры, которая тоже верна». Но через какое-то время они понимают, что если прав Бандура, то Эриксон должен быть неправ и в понравившемся абзаце. Другие выбирают на уровне «а мне нравится», но при этом выбор исходит из прежнего, случайного, непрофессионального, зачастую эмоционального опыта. Ну, а третьи стараются понять, читая и сравнивая, анализируя; они задают одинаковый вопрос всем преподавателям (ведь преподаватели тоже представляют разные концепции и отвечать будут по-разному); «спрашивают» одно и то же у Леонтьева, Роджерса, Вертгеймера. И решают, в какой концепции работать (то есть решают, что великие Фрейд, Скиннер и Коффка не правы). Выбор, кто прав, — это огромная ответственность, но другого пути нет. Я считаю, что такой выбор можно сделать только с помощью хорошо развитого мышления, поэтому развитие мышления и есть главная задача при обучении психологии.

В зарубежных университетах студенты сами набирают себе курсы и получают за них определенное количество баллов. Для выпуска необходимо набрать определенное их количество. У двух студентов может быть одинаковый диплом, в котором написано «психолог», но при этом они не изучили ни одного одинакового предмета и на выходе умеют совершенно разное.

В принципе, любое понятие, любая тема, о которой говорится в учебниках или на лекциях, может ни зачем не быть нужной психологу. В той группе людей, с которыми я постоянно общаюсь, самые популярные психологические слова — это «расстановки» по какому-то Хеллингеру и «созависимость» по кому-то еще. Меня спрашивают: «Как вы относитесь к Хеллингеру, к созависимости?» Я никак не отношусь, мне эти слова просто не требуются в работе. Для того, чтобы работать с клиентом и понимать проблему ребенка или взрослого, мне хватает слов «анализ», «рефлексия», «планирование» и т. д. Когда ты принадлежишь к конкретной концепции, все остальные понятия не нужны. Бессознательное точно существует — но я с ним не работаю. Я понимаю, что оно есть у людей, но знаю, что, если мышление развито, ты победишь свое бессознательное. Если не развито, то бессознательное победит тебя, и уже без толку заниматься какой-либо психотерапией.

Я могу пользоваться словами, идущими из разных психотерапевтических систем, чтобы быть понятным людям, которые говорят на этом языке. Но для того, чтобы реально понимать окружающие проблемы и решать их, мне требуются понятия совсем другие.

Люди на протяжении истории меняются во многом второстепенном и не меняются в главном. Сейчас мы не умнее, чем древние греки; далеко не каждый современный человек, взяв книгу Аристотеля, способен ее понять. При этом мы точно знаем, что есть те, кто его понимает.

И главная психологическая проблема осталась та же самая. Она в интеллекте, в том, что люди эгоцентричны. Я употребляю это слово с позиции Пиаже: центрация интеллекта — это невозможность посмотреть на ситуацию с точки зрения другого человека; эгоцентричный человек не способен понять иную систему взглядов и доказательств. При познавательном эгоцентризме человек оценивает все с точки зрения одного факта, одного свойства, а не всей структуры, целостности всех свойств. А это значит, что он не может увидеть реальный мир. Отсюда следует личностный и поведенческий эгоцентризм: человек думает только о себе, иногда о тех, кто находится в поле его «Я», а когда поворачивает голову — то и они тут же исчезают.

Пиаже считал, что все люди могут обладать нормальным интеллектом — кроме разве что процентов трех тех, у кого органические поражения. Любые сложности, проистекающие из тяжелого детства, можно выправить за счет интеллекта. Компьютерная зависимость и другие несущественные проблемы, на решение которых психологи гробят огромное количество сил, являются лишь следствием неизжитого эгоцентризма. И гордыня, и ощущение неуспешности, и многое другое вытекает из того, что мы неправильно понимаем окружающий мир и себя в нем.

Свои лекции по психологии я обычно начинаю так: «Все знают, что психология — самая сложная наука, потому что душа ребенка сложнее, чем ядерная физика, чем строение электронов». И это все понимают. Но после почему-то хотят найти книжку, в которой написан легкий и быстрый ответ на сложный вопрос, или даже подойти и спросить: «У моего ребенка такая-то проблема. Скажите, что с ним делать?» А ответ будет такой: не знаю. Мало того, даже изучив этого ребенка и поработав с ним полгода, в 95% случаев психолог должен сказать то же самое. Можно, конечно, предложить способы работы, но психолог знает, что они могу оказаться неэффективными, потому что, кроме психолога, есть еще множество влияний, от которых не получится изолировать человека. Условно, бабушка будет сильнее.

Психология — молодая наука. Она немногое придумала, потому что предмет ее очень сложный. Поэтому профессиональный психолог — это не тот, кто что-то узнал и применяет, а тот, кто ищет. Психолог знает, что любая проблема сложная, в ней нужно искать новые способы решения, используя, разумеется, концептуальную базу. При этом гарантия, что ты достигнешь результата, небольшая, но ты все равно обязан пробовать делать, поскольку шанс измениться и развиться есть у всех, в любой ситуации и любом возрасте.