Психоаналитик в прошлом, настоящем и будущем
Шерлок Холмс, сэр Ланселот и Волшебник страны Оз: профессор психологии Джозеф Ньюерт рассказывает об эволюции психоаналитика через литературные метафоры
Что, если рассмотреть прошлое, настоящее и будущее психоаналитической работы через метафоры известных героев? Шерлок Холмс олицетворяет поиск скрытых истин XIX века, сэр Ланселот представляет современные подходы, подчеркивающие особый опыт отношений клиента и терапевта, а Волшебник страны Оз использует новые трансформационные модели психоанализа, призванные создавать субъективный смысл. Джозеф Ньюерт разобрался в эволюции роли психоаналитика с помощью образов, которые так любил Зигмунд Фрейд.
Психоаналитическая теория непрерывно эволюционирует: от раннего сотрудничества Фрейда с Брейером (1893) до настоящего времени. Дискуссии о развитии метода часто сводятся к спору о том, что вообще такое психоанализ. Вместо того чтобы вступать в этот спор, я придерживаюсь позиции, что психоанализ — это живая система, которая развивается, иногда плавно интегрирует прошлые клинические и теоретические перспективы, а иногда нарушается новыми научными и культурными разработками. Я выделю три психоаналитические перспективы, каждая из которых представляет собой центральный элемент прошлого, настоящего и будущего психоанализа. В совокупности они отражают несколько аспектов работы клинического психоаналитика с пациентом.
Помните, у Диккенса в «Рождественской песни в прозе» Скруджу являются три духа? Похожим образом я вижу героев, олицетворяющих разные точки зрения на прошлую, настоящую и будущую позицию психоаналитика:
► Шерлок Холмс, рациональный, объективный детектив и ученый в поисках скрытых истин в истории клиента;
► сэр Ланселот, несовершенный герой, который проигрывает отношения в переносе / контрпереносе и делает терапевтичными неизбежные разрывы и воссоединения;
► Волшебник страны Оз, создатель иллюзий и личного смысла, который помогает через символизацию достичь цели.
Психоаналитическая теория непрерывно эволюционирует: от раннего сотрудничества Фрейда с Брейером (1893) до настоящего времени. Дискуссии о развитии метода часто сводятся к спору о том, что вообще такое психоанализ. Вместо того чтобы вступать в этот спор, я придерживаюсь позиции, что психоанализ — это живая система, которая развивается, иногда плавно интегрирует прошлые клинические и теоретические перспективы, а иногда нарушается новыми научными и культурными разработками. Я выделю три психоаналитические перспективы, каждая из которых представляет собой центральный элемент прошлого, настоящего и будущего психоанализа. В совокупности они отражают несколько аспектов работы клинического психоаналитика с пациентом.
Помните, у Диккенса в «Рождественской песни в прозе» Скруджу являются три духа? Похожим образом я вижу героев, олицетворяющих разные точки зрения на прошлую, настоящую и будущую позицию психоаналитика:
► Шерлок Холмс, рациональный, объективный детектив и ученый в поисках скрытых истин в истории клиента;
► сэр Ланселот, несовершенный герой, который проигрывает отношения в переносе / контрпереносе и делает терапевтичными неизбежные разрывы и воссоединения;
► Волшебник страны Оз, создатель иллюзий и личного смысла, который помогает через символизацию достичь цели.
Шерлок Холмс: поиск скрытой правды
Фрейд использовал несколько метафор, чтобы описать позицию аналитика по отношению к пациенту. Глядя на них, мы видим, что его взгляды на психоаналитическую теорию и технику эволюционировали. Ранняя метафора хирурга (1912) строилась на том, что аналитики должны действовать как медицинские эксперты, чувствовать собственный авторитет, быть дисциплинированными и объективными. Это соответствовало топографической модели психоаналитического воздействия: в ней трудности пациента, его симптомы и неврозы воспринимались как инфекция, которую необходимо вывести из организма в стерильной среде. Воспоминание о забытом эпизоде приравнивалось к вскрытию нарыва и казалось достаточным, чтобы вернуть пациенту здоровье.
С появлением структурной модели, в центре которой находятся сопротивление, вытеснение и другие психологические защиты, Фрейд увидел работу психоаналитика как постоянную боевую готовность в борьбе с врагом. Психоанализ начал казаться ему похожим не на медицинскую процедуру, а на длительную битву.
Третья метафора Фрейда (1909) приравняла деятельность аналитика к методам Шерлока Холмса: настойчивое дедуктивное рациональное расследование призвано было выявить скрытые истины и забытые «преступления» пациента.
С появлением структурной модели, в центре которой находятся сопротивление, вытеснение и другие психологические защиты, Фрейд увидел работу психоаналитика как постоянную боевую готовность в борьбе с врагом. Психоанализ начал казаться ему похожим не на медицинскую процедуру, а на длительную битву.
Третья метафора Фрейда (1909) приравняла деятельность аналитика к методам Шерлока Холмса: настойчивое дедуктивное рациональное расследование призвано было выявить скрытые истины и забытые «преступления» пациента.
В письме Юнгу Фрейд (1909) обсуждает взаимодействие со С. Шпильрейн. Как сыщик, он находит «скрытую правду». Тем самым он помогает переродить пассивно переживаемую повторяющуюся травму в активный внутренний опыт.
Госпожа Шпильрейн призналась в своем втором письме, что ее дело имеет к вам определенное отношение; однако она не призналась, что имеет в виду. Мой ответ был довольно мудрым и проницательным: я сделал вид, что самые незначительные подсказки позволили мне, Шерлоку Холмсу, угадать ситуацию (что, конечно, было не слишком сложно после ваших сообщений) и предложить более подходящую процедуру, что-то эндопсихическое. Будет ли это эффективно, я не знаю. Но теперь я должен умолять вас: не заходите слишком далеко в направлении раскаяния и ответных действий (Фрейд, 1909, с. 234−235).
В этом кратком сообщении, которое, по-видимому, относится к роману Юнга со Шпильрейн, Фрейд метафоризирует позицию аналитика в структуре аналитических отношений. Он переосмысляет психоаналитический метод и подчеркивает превосходство исследования над борьбой.
Госпожа Шпильрейн призналась в своем втором письме, что ее дело имеет к вам определенное отношение; однако она не призналась, что имеет в виду. Мой ответ был довольно мудрым и проницательным: я сделал вид, что самые незначительные подсказки позволили мне, Шерлоку Холмсу, угадать ситуацию (что, конечно, было не слишком сложно после ваших сообщений) и предложить более подходящую процедуру, что-то эндопсихическое. Будет ли это эффективно, я не знаю. Но теперь я должен умолять вас: не заходите слишком далеко в направлении раскаяния и ответных действий (Фрейд, 1909, с. 234−235).
В этом кратком сообщении, которое, по-видимому, относится к роману Юнга со Шпильрейн, Фрейд метафоризирует позицию аналитика в структуре аналитических отношений. Он переосмысляет психоаналитический метод и подчеркивает превосходство исследования над борьбой.
У Фрейда роль психоаналитика эволюционировала от генерала в борьбе с сопротивляющимся пациентом до умного детектива, который раскрывает забытые «преступления» и помогает пациенту взять ответственность за бессознательные желания, лежащие в основе его саморазрушительных решений. Консервативный взгляд на человека как на виновного требовал, чтобы аналитик был истинным моральным ориентиром, выискивал ложь и выявлял скрытые истины.
«У Фрейда роль психоаналитика эволюционировала от генерала в борьбе с сопротивляющимся пациентом до умного детектива, который раскрывает забытые „преступления“ и помогает пациенту взять ответственность за бессознательные желания, лежащие в основе его саморазрушительных решений»
Шерлоку Холмсу вторил другой вымышленный детектив, задававший риторический вопрос: «Кто знает, какое зло таится в сердце человека? Тень знает!» (Примечание: The Shadow (рус. Тень) — американский pulp-журнал, повествующий об одноименном герое-детективе, издававшийся компанией Street & Smith с 1931 по 1949 год.)Метафора детектива, как и в целом идея Фрейда об Эго, доминирующем над Бессознательным, отражали дух того времени. Модернистская наука ставила во главу угла победу над темными иррациональными импульсами человека и их рациональный контроль.
Сэр Ланселот: аналитик как несовершенный герой
При Фрейде психопатология рассматривалась как отчаянная попытка человека сохранить привязанность и безопасность, цепляясь за детские шаблоны, травмы и убеждения, а аналитик помогал ее осознать. Межличностный психоанализ отверг внутрипсихический фокус на пациенте и сделал аналитика активным в терапевтических отношениях.
Это повлекло за собой неизбежную ловушку: перенос и контрперенос. Однако, несмотря на их опасность, переживания аналитика «от первого лица» стали чрезвычайно важными и превратили перенос в терапевтический инструмент (при условии, если отыграть его здесь и сейчас).
Реляционные аналитики пошли дальше: они подчеркнули субъективность терапевта, его личную историю и самосознание. В терапевтических отношениях аналитик приобрел новую функцию: будучи традиционным объектом для переноса, он все-таки реагировал не так, как значимая фигура из прошлого опыта клиента. Он мог вызвать контрастные положительные впечатления, которые пробуждали новые стороны пациента и освобождали его от повторений прошлого. Отыгрывая свою роль, терапевт мог запутаться в переносах и контрпереносах и нарушить терапевтическую гармонию. Ситуация исправлялась по мере того, как аналитик признавал свой личный вклад в сложившиеся отношения. В итоге повторяющиеся переживания разрыва и восстановления способствовали самораскрытию аналитика, углублению чувства взаимопонимания, а значит, приводили к большей свободе, близости и важнейшим открытиям в терапевтических отношениях.
Реляционные аналитики пошли дальше: они подчеркнули субъективность терапевта, его личную историю и самосознание. В терапевтических отношениях аналитик приобрел новую функцию: будучи традиционным объектом для переноса, он все-таки реагировал не так, как значимая фигура из прошлого опыта клиента. Он мог вызвать контрастные положительные впечатления, которые пробуждали новые стороны пациента и освобождали его от повторений прошлого. Отыгрывая свою роль, терапевт мог запутаться в переносах и контрпереносах и нарушить терапевтическую гармонию. Ситуация исправлялась по мере того, как аналитик признавал свой личный вклад в сложившиеся отношения. В итоге повторяющиеся переживания разрыва и восстановления способствовали самораскрытию аналитика, углублению чувства взаимопонимания, а значит, приводили к большей свободе, близости и важнейшим открытиям в терапевтических отношениях.
«Если литературный жанр классического психоанализа — детектив, то межличностный и реляционный психоанализ — это романтический приключенческий роман, в котором уязвимый герой (аналитик) спасает захваченную, раненую и эмоционально незрелую жертву (пациента)»
Если литературный жанр классического психоанализа — детектив, то межличностный и реляционный психоанализ — это романтический приключенческий роман, в котором уязвимый герой (аналитик) спасает захваченную, раненую и эмоционально незрелую жертву (пациента). Клинические иллюстрации часто подчеркивают борьбу пациентов и аналитиков со своими внутренними демонами — травматическими событиями прошлого и страхом, который неизменно сопровождает совместное путешествие в неизведанный опыт.
Я думаю о сэре Ланселоте, несовершенном рыцаре круглого стола, как о метафоре романтической и героической борьбы. Так, аналитик, столкнувшись со своими собственными демонами и личными неудачами, убивает дракона, освобождая пациента из тюрьмы прошлого. Как и легенда сэра Ланселота, психоанализ становится испытанием для аналитика и пациента: они вместе создают множественные переносы и контрпереносы, а затем борются с ними.
Бенджамин (2009) работала с пациенткой Ханной, которая ощущала себя деструктивным человеком. Аналитик пыталась занять позицию нового объекта, предотвратить перенос и не стать эмоционально недоступной, как мать пациентки, которая не смогла пережить аффективные бури дочери. Ханна была уверена, что «другой человек будет раздавлен разрушительным разочарованием» и что она «должна защитить того другого/мать, показав себя недостойной». Бенджамин говорила с Ханной будто с собственной дочерью, спрашивала, почему она думает, что ее беспокойство и уязвимость настолько неприемлемы, почему они не стали частью несовершенной, но все же нормальной человечности? В какой-то момент работа зашла в тупик. Бенджамин злилась и описывала ситуацию как личную неудачу, в которой она потеряла роль вдумчивого аналитика, обеспечивающего пациенту новый опыт. Однако фрустрация и гнев терапевта спровоцировали становление «подлинной» личности. (Я помещаю в кавычки слово «подлинный», поскольку оно представляет собой сдвиг в позиции аналитика от нового объекта к личности, к несовершенному герою.) Даже оказавшись в ловушке отыгрывания, Бенджамин оставалась собой, избегая усилий в интерпретации и просто являясь несовершенным героем, сэром Ланселотом. Она последовательно подчеркивала свою роль как нового объекта в жизни пациентки, часто ощущая подлинность своей личности: иногда уязвимую, иногда героическую, но всегда в рамках опыта терапевтических встреч.
Таким образом, реляционная позиция определяет действия терапевта как повторение опыта спасения, разрыва и восстановления. Встреча уязвимого пациента и уязвимого аналитика похожа на встречу Гвиневры и сэра Ланселота.
Волшебник страны Оз: аналитик как создатель иллюзий
«Волшебника страны Оз» можно представить в литературном жанре магического реализма. Подобно большинству детских произведений, книга отражает бессознательную борьбу, которая есть в нашей жизни, мечтах и фантазиях. Я думаю о Волшебнике страны Оз как о метафоре терапевтического воздействия в рамках трансформационной модели психоанализа.
Трансформационные модели в разных областях психологии фокусируются на способности человека представлять и символизировать опыт, придавать смысл, а не на поиске подавленных желаний или непризнанных действий и не на попытках восстановить повторяющиеся деструктивные модели отношений. Многие психоаналитические теоретики, работающие с трансформационными моделями, исследуют способности к символическому мышлению. Трансформационные модели также актуальны в нейропсихологии. Концепция ментализации, процедурное обучение, зеркальные нейроны и дифференцированные функции правого и левого полушарий мозга подчеркивают развитие способности представлять опыт и создавать символический, субъективный смысл.
Трансформационные модели в разных областях психологии фокусируются на способности человека представлять и символизировать опыт, придавать смысл, а не на поиске подавленных желаний или непризнанных действий и не на попытках восстановить повторяющиеся деструктивные модели отношений. Многие психоаналитические теоретики, работающие с трансформационными моделями, исследуют способности к символическому мышлению. Трансформационные модели также актуальны в нейропсихологии. Концепция ментализации, процедурное обучение, зеркальные нейроны и дифференцированные функции правого и левого полушарий мозга подчеркивают развитие способности представлять опыт и создавать символический, субъективный смысл.
Пациенты, которые систематизируют свои переживания в конкретной манере, как правило, склонны полагать, что их мысли уже существуют во внешнем мире фактов и авторитетных мнений, а не созданы их собственным или чужим сознанием. С помощью трансформационного анализа пациент учится преобразовывать внешние, часто параноидальные переживания, созданные при переносе / контрпереносе, в символический субъективный опыт. Для этого он использует спонтанные и преднамеренные отыгрывания, переживания, символы и метафоры.
Я хотел бы рассмотреть Волшебника страны Оз как аллегорию психоаналитического опыта в рамках трансформационной модели. Дороти из-за торнадо попадает в страну Оз, где мы видим ее отчаянные попытки вернуться домой. Желание найти дорогу — это аллегория смятения, беспокойства о неотвратимом взрослении. Ведьмы в сказке олицетворяют любимые и ненавистные материнские роли: плохую ведьму Дороти побеждает, а хорошая помогает ей на пути. Чтобы вернуться домой, девочка должна получить помощь Волшебника страны Оз — он должен знать ответы на все ее вопросы. По дороге Дороти встречает попутчиков: Страшилу, Железного Дровосека и Трусливого Льва. С ее точки зрения, Волшебник поможет каждому из них стать тем, кем он мечтает стать.
Я хотел бы рассмотреть Волшебника страны Оз как аллегорию психоаналитического опыта в рамках трансформационной модели. Дороти из-за торнадо попадает в страну Оз, где мы видим ее отчаянные попытки вернуться домой. Желание найти дорогу — это аллегория смятения, беспокойства о неотвратимом взрослении. Ведьмы в сказке олицетворяют любимые и ненавистные материнские роли: плохую ведьму Дороти побеждает, а хорошая помогает ей на пути. Чтобы вернуться домой, девочка должна получить помощь Волшебника страны Оз — он должен знать ответы на все ее вопросы. По дороге Дороти встречает попутчиков: Страшилу, Железного Дровосека и Трусливого Льва. С ее точки зрения, Волшебник поможет каждому из них стать тем, кем он мечтает стать.
«Волшебник страны Оз — современный терапевт: люди приходят к нему за помощью, чтобы достичь своих целей. Часто он находится в противоречии со своей ролью и не знает, как ответить на вопросы, которые ему задают»
Волшебник страны Оз — современный терапевт: люди приходят к нему за помощью, чтобы достичь своих целей. Часто он находится в противоречии со своей ролью и не знает, как ответить на вопросы, которые ему задают. Терапевт чувствует себя потерянным и хочет найти собственный путь домой. Тем не менее он делает вид, будто обладает необходимыми знаниями, и помогает людям создавать символические переживания. Через иллюзии и метафорические отыгрывания каждый человек может обнаружить себя.
Волшебник страны Оз не действует как детектив, ищущий скрытые истины и забытые «преступления», или как несовершенный герой, спасающий или восстанавливающий раненого пациента через новые аффективные переживания; скорее, он является своего рода актером. Он создает иллюзии, которые превращают конкретные параноидальные переживания пациентов в символические субъективные.
Как и Дороти, мы злимся на Волшебника, когда за ширмой обнаруживаем простого человека, создающего иллюзии и не обладающего магическими способностями. Увы, аналитик не знает того, что мы хотим от него услышать, и не может действовать так, как мы надеялись. Он способен только помочь сгенерировать метафоры, которые сделают наши желания достижимыми: добудет диплом для Страшилы, чтобы тот поверил в собственный интеллект; подарит валентинку Железному Дровосеку, чтобы он посчитал себя способным чувствовать и любить; сделает медаль для Льва, чтобы он выставлял грудь и все знали о его храбрости; преподнесет рубиновые башмачки Дороти, чтобы она ощутила силу вернуться домой — силу, которая потенциально всегда в ней была. Это не поверхностные карнавальные трюки, а глубокие символы, которые включают сложный опыт развития, саморефлексии и предполагают повышенную способность к непрерывным внутренним творческим разговорам.
Юнг (1981) видит роль аналитика аналогичным образом. Он предполагает, что архетипом психотерапевта является трикстер, придворный шут, волшебник или комик — тот, кто помогает королю пронзить завесу определенности и внешней реальности и перейти к более глубоким переживаниям, знаниям и мудрости.
Лакан (2007) тоже определяет аналитика в его отношении с пациентом больше как Волшебника страны Оз, чем как носителя особых знаний. Пациент убежден: аналитик знает правду, которую сам клиент боится знать, и понимает, как клиент должен решить свои проблемы. Аналитик на самом деле понятия не имеет, как клиент должен жить, и отдает себе в этом отчет, но он уверен: в развивающихся терапевтических отношениях у клиента есть все шансы стать подлинным собой и метафоризировать свой опыт так, чтобы жить более полно.
Лакан (2007) тоже определяет аналитика в его отношении с пациентом больше как Волшебника страны Оз, чем как носителя особых знаний. Пациент убежден: аналитик знает правду, которую сам клиент боится знать, и понимает, как клиент должен решить свои проблемы. Аналитик на самом деле понятия не имеет, как клиент должен жить, и отдает себе в этом отчет, но он уверен: в развивающихся терапевтических отношениях у клиента есть все шансы стать подлинным собой и метафоризировать свой опыт так, чтобы жить более полно.
С каким терапевтом мы имеем дело в итоге
Аналитик как Волшебник страны Оз, создающий целительные иллюзии; как Шерлок Холмс, великий детектив XIX века, ищущий скрытые истины; как сэр Ланселот, несовершенный герой, представляющий психоанализ как романтическое путешествие, — все они совершенно не похожи друг на друга, но существуют в психоаналитическом пространстве.
Мы знаем, что аналитик одновременно играет на осознанном и неосознанном поле. Метафоры, которых он придерживается, определяют то, что он слышит, как действует и что говорит. Для каждого из нас важно определить собственную метафору и понаблюдать, помогает она или ограничивает в работе с клиентами. Только так мы можем способствовать развитию психоанализа в будущем.
Перевела Злата Маркова, пересказала Мария Крашенинникова-Хайт / Источник: «Psychoanalytic Psychology», № 32(2), с. 307−320, иллюстрации Lorena Alvarez
Мы знаем, что аналитик одновременно играет на осознанном и неосознанном поле. Метафоры, которых он придерживается, определяют то, что он слышит, как действует и что говорит. Для каждого из нас важно определить собственную метафору и понаблюдать, помогает она или ограничивает в работе с клиентами. Только так мы можем способствовать развитию психоанализа в будущем.
Перевела Злата Маркова, пересказала Мария Крашенинникова-Хайт / Источник: «Psychoanalytic Psychology», № 32(2), с. 307−320, иллюстрации Lorena Alvarez
ВАМ ПОНРАВИЛАСЬ ЭТА СТАТЬЯ?
К ДРУГИМ МАТЕРИАЛАМ
Подобрать программу обучения
Отправьте свой вопрос или укажите номер телефона и мы вам перезвоним:
Нажимая на кнопку, вы соглашаетесь на обработку данных и получение сообщений от Среды обучения