Монологи о психологии. Ирвин Ялом

Великие мыслители-экзистенциалисты — писатели Сартр, Камю, Кафка, Достоевский — все как один говорили о важных вопросах человечества. Самый главный из этих вопросов — смерть. Два других — свобода и одиночество. Когда я понял, что моя книга об экзистенциальной терапии должна начинаться с темы смерти, я захотел разобраться: как можно обходиться с ней в терапии? Но была проблема: я не мог поговорить о смерти ни с кем из пациентов! Сейчас я уже знаю, как задавать правильные вопросы, но в те времена этого не умел. Тогда я решил работать с пациентами, которые вынуждены говорить о смерти, потому что они страдают от неизлечимой болезни.

Иными словами, мысль о смерти заставляет нас подумать о жизни в ином ракурсе. Мы не можем откладывать жизнь на потом. Размышления о смерти многому нас учат.

Я озаглавил книгу о смерти «Вглядываясь в солнце». Это метафора из одного афоризма, который гласит: «Мы не можем пристально смотреть на две вещи: на солнце, потому что рискуем ослепнуть, и на смерть — для нас это слишком страшно». Но я утверждаю обратное: мы должны смотреть на солнце. Если это делать, может, мы проснемся и поймем, что живем неправильно. Толстой понимал это — в «Смерти Ивана Ильича» он показал, как человек, умирая, переоценивает свою жизнь и благодаря этому последние несколько дней проживает по-другому. Многие писатели и философы писали похожие вещи: например, у Диккенса такой опыт переживает старик Скрудж из «Рождественской песни». Глядя на свою смерть в будущем, он видит, что на его похороны никто не пришел, и понимает, как нужно жить, чтобы такого не допустить.

Подобные случаи встречаются не только в литературе. Помню одну пациентку из группы раковых больных: у нее была страшная депрессия, она ужасно одевалась, почти не могла говорить. Но однажды она пришла в группу энергичная, гораздо лучше одетая. Она выглядела счастливее. Мы спросили ее, в чем дело, и она ответила: «Я вдруг сделала открытие. Я поняла, что для своих детей и внуков могу стать примером того, как достойно умереть». Ей удалось воспользоваться смертью, чтобы вновь обрести для себя смысл жизни.

Если попросить людей поразмышлять о собственном существовании, о том, что значит быть человеком, живущим в этом мире, отложить в сторону айфоны и задуматься над тем, кто ты есть, — все рано или поздно придут к тому, что смертны. И это фундаментальный страх. Мы все боимся того, что жизнь рано или поздно прервется. Я побуждаю людей помнить о смерти, разумеется, не чтобы их напугать, а потому что этот страх лежит в основе многих других. Я работаю над этим со многими пациентами и убежден: преодоление страха смерти — это способ пробудить себя к жизни. Смерть будит нас, показывая, как мы живем и как следовало бы жить по-другому.

Попробуйте взять лист бумаги и нарисовать на нем линию. С одной стороны этой линии будет точка вашего рождения, а с другой — вашей смерти. Отметьте, где вы на этой линии сейчас. Это простое упражнение позволяет познакомиться с мыслью о траектории жизни. У нее есть начало и конец. Это заставляет подумать о том, как вы хотите прожить свою жизнь.

В данный момент жизни я чувствую себя довольно счастливым. Для меня счастье во многом связано с тем, что в жизни я почти ни о чем не сожалею.

В терапии я много работаю с понятием «сожаление». В браке, в других аспектах жизни люди полны сожалений. Я спрашиваю: «Если через год вы зайдете в мой кабинет, какие еще сожаления прибавятся? А как вы могли бы прожить жизнь без сожалений?» Думаю, этот вопрос имеет большую терапевтическую силу. Когда осознаешь, сколько в твоей жизни сожалений, которые причиняют страдания, настает момент что-то предпринять.

Это же стоит передавать детям — ощущение, что ты можешь прожить жизнь без сожалений. А еще эмпатию, чтобы чувствовать и понимать других людей, и привычку думать, как окружающие воспримут твои слова, прежде чем что-то говорить вслух. Кажется, будто это замедляет процесс мышления, но многие люди говорят вещи, которые представляются им разумными, и в итоге ранят других людей. Думать о том, что почувствует другой, — еще один способ не сожалеть о своих действиях. Правда, над этим приходится много работать. Я считаю, передавать это детям следует не словами, а действиями. Лучший способ научить — оказаться хорошим примером для подражания.

Я не религиозный человек, а в гораздо большей степени светский, и был таким с ранней юности. Меня даже выгнали из религиозной школы, потому что я задавал много неподобающих вопросов о ритуалах.

У меня не так часто бывают очень религиозные пациенты. Думаю, они не обращаются ко мне, ознакомившись с моими книгами. Но я работаю с множеством пациентов, которые умирают от рака. И, если они находят утешение в религии, я всячески это поддерживаю. Я никогда не лишаю пациентов утешения в случае, когда ничего более сильного, пожалуй, не могу предложить.

Я уважаю любые религиозные убеждения пациента, даже несмотря на то, что у меня таковых нет. Например, мне доводилось лечить священников и монахинь. Не так давно я работал с одной монахиней, и она рассказала, что в течение многих лет каждый день вставала в 5 утра и вела долгую беседу с Иисусом. Но последние несколько лет она занимает высокий пост в церковной иерархии, ей приходится выполнять административную работу, и на эту беседу не остается времени. Ей этого очень не хватает. Моя цель — помочь ей возобновить утренние беседы с Иисусом, потому что они всегда служили ей огромным утешением.

Когда мне было 14, у отца случился сильный инфаркт. Тогда в Америке врачи приезжали домой. Все мы в 3−4 утра ждали доктора и боялись, что это конец. Обследовав отца, врач взъерошил мне волосы и дал через стетоскоп послушать папино сердце. Он сказал: «Все будет в порядке. Слышишь, как ровно оно стучит?» Вы не представляете, как это тогда меня обнадежило.

Это одна из причин, побудивших меня стать психотерапевтом.

Вторая причина такая: в молодости я любил читать книги великих писателей. Все они (особенно Толстой и Достоевский) не просто писатели, но и великие психологи. Они предлагают решение психологических проблем и могут быть нашими учителями. Но я заметил, что мы с коллегами не используем труды великих мыслителей — и писателей, и философов — в должной мере. Мы же можем пользоваться не только работами ученых! Так что одной из задач моей жизни стало донесение мудрости веков до психологии и психотерапии. И это мне удалось. Я хочу заставить людей задумываться более глубоко. Я стараюсь предложить людям лучшую психотерапию, на которую способен. Когда я могу помочь, я получаю большое удовольствие и удовлетворение.

Очень важный вопрос: насколько терапевт должен открываться. Придерживаться ли старого подхода «чистого экрана», который исповедовали Фрейд и несколько следующих за ним поколений аналитиков? Когда в начале 1950-х годов я сам начал посещать сеансы терапии, я попал к практикантке, использовавшей традиционный подход. Я лежал на кушетке, а она сидела так, чтобы я не мог ее видеть. В каком-то смысле она хотела остаться невидимой. За этим стоит идея: если вы не видите терапевта, вы сами начинаете наполнять его образ, испытывать к нему такие же чувства, как к некоторым важным персонам из вашей жизни. Это называется «перенос». У меня было 700 часов такого психоанализа. Главное, что я из них почерпнул, — это очень плохая модель терапии.

Над этим вопросом очень плотно работал Карл Роджерс. Он утверждал, что хороший терапевт должен придерживаться трех правил:

Я уверен, что существует более тысячи исследований и докторских диссертаций, цель которых — показать, что именно этим хороший терапевт отличается от плохого. Я отношусь к этому очень серьезно. Я стараюсь быть искренним и готов раскрывать гораздо больше информации о себе, чем другие терапевты.

Если пациент спрашивает, женаты / замужем ли вы, есть ли у вас дети, — я считаю, на эти вопросы стоит отвечать честно. Что тут такого? Но терапевты боятся говорить пациентам больше, чем нужно. Боятся, что, если они ответят на вопросы пациентов о себе, это заведет их не туда. Боятся, что пациенты начнут задавать все больше неудобных вопросов — например, как часто вы мастурбируете. Но пациенты не спрашивают об этом! А если и спросят, у вас всегда есть мощный терапевтический инструмент: можно попросить дать оценку вопросу. Спросить в ответ: «Какая вам польза от этого? Почему вы хотите поставить меня в неловкое положение?» Анализ отношений с пациентом «здесь и сейчас» — это очень важно. Это путь развития ваших отношений. Поэтому я всегда открыто говорю о себе.

Может ли терапевт рассказать о себе больше, чем нужно? Наверное, да. Я написал об этом книгу «Лжец на кушетке». Это современная версия эксперимента Шандора Ференци — коллеги Фрейда, который много экспериментировал с терапией. Если вы хотите узнать, что будет, если психотерапевт решит рассказать о себе все, почитайте эту книгу. Только имейте в виду, что это комедийный роман. В этой книге я открываю очень многое о себе. Читатели могут и не подозревать, что все детали взяты из моей собственной жизни, включая дом, мебель, картины, которые мне нравятся. Там описаны мои друзья — все они узнали свое описание и иногда называют себя именами, которые я дал им в книге. Когда я дописал «Лжеца на кушетке», моя жена стала редактировать текст. Закончив, она написала большими буквами на последней странице: «Есть ли что-то еще о тебе и твоих сексуальных фантазиях, о чем ты не рассказал всей Северной Америке?»

Я много говорил о тех, кого считаю своими предшественниками. Это и великие философы, и писатели, и психотерапевты. Кому бы я хотел передать свои идеи дальше? Конечно, я обучил многих психотерапевтов в Стэнфордском университете и продолжаю их обучать. Участвую в супервизионной группе с 8 коллегами, с которыми мы раз в месяц встречаемся и обсуждаем кейсы вот уже 25 лет. Посещаю терапевтическую группу, которая тоже весьма стабильна: за последние 20 лет мы не пропустили ни одной встречи. Для меня эти группы очень важны, ведь работа по нашей специальности часто ведет к изоляции. Психотерапевты, как хирурги, работают в одиночку, и, мне кажется, важно создавать сообщество, в котором терапевты могли бы поддерживать друг друга.

Но большинство своих последователей я все-таки не знаю. Это мои читатели. Я много пишу, полжизни трачу на это. Конечно, я не знаком со всеми, кто читает мои книги, но, думаю, они будут нести мои идеи.

Эта профессия дает нам то, что другие профессии дать не могут. Эта работа позволяет наполнить жизнь большим смыслом. Я знаю многих терапевтов, которые пришли в профессию уже во взрослом возрасте, в 45 и позже, и считаю, что они сделали замечательный шаг.

У работы психотерапевтом есть множество преимуществ. Одно из них в том, что мне 85, и я продолжаю вести частную практику. Если бы я был хирургом, это было бы невозможно. Я знаю многих терапевтов в возрасте, которые не хотят уходить на пенсию. Не потому, что финансово не могут себе позволить, а потому, что очень любят свою работу.

Это глубокая профессия. Вы можете использовать все величайшие мысли человечества, потому что до вас о проблемах, с которыми вы сталкиваетесь, размышляли многие.

Психотерапевт — это очень альтруистическая профессия. Об этом писал Виктор Франкл: есть много способов обрести смысл жизни, но основной — выйти за пределы собственных желаний и начать так же жить для других. Я с ним согласен.

Чтобы оставаться успешным, психотерапевту самому нужно использовать свой профессиональный инструмент — проходить терапию. Я все время говорю об этом своим юным студентам. Наша личность — лучший инструмент, который у нас есть. Поэтому важно уделять ему столько внимания. Проходить терапию стоит не один раз, а несколько, по мере того как мы сталкиваемся с новыми вещами. Временами, когда я испытывал тревогу в связи с новым полем деятельности, потребность в терапии становилась для меня еще и возможностью познакомиться с работой моих замечательных коллег, практикующих в разных подходах. Думаю, таким способом мы должны заботиться о себе всю жизнь.